#гексли_котоёб
Шикарнейший флафф на Момо и Кьёку от speedy rainbow ( little shit) 
для БНХА-недельки
Tip, Ring, Sleeve
Фичок, Boku no Hero Academia, Джиро Кьёка/Яойорозу Момо, PG.
Кьёка осторожно садится на кровать и сразу же проваливается в мягкое, топкое пространство
Кьёка осторожно садится на кровать и сразу же проваливается в мягкое, топкое пространство, состоящие, по ощущением, из гибрида зыбучих песков и птичьего пуха. Она сопротивляется несколько секунд, — принципиально — а потом сдаётся. Ей очень нравится комната Момо, даже этот... кошмар ортопеда.
Она не впервые здесь; желание сесть в сэйдза и немигающим взглядом сверлить противоположную стену несколько потерялось за привычностью состояния. Оно лишь немного ворочается на задворках сознания, выражаясь напрямую, разве что, в излишне напряжённых икроножных мышцах.
Усилием воли Кьёка расслабляется.
— Спасибо за ожидание, — говорит Момо, пинком распахивая дверь.
В руках у неё поднос с чашками и большим блюдом, на котором сыр и сладкое — в основном, сладкое.
Не так уж много времени прошло с тех пор, как Момо и Кьёка решили встречаться: нет-нет, да проскакивает в обращении формальный суффикс, а некоторые темы всё ещё кажутся запретными и слишком личными. Кьёку это раздражает — она всегда за прямоту, всюду, где это сколько либо уместно. Момо несколько иначе смотрит на вещи, но она тоже — Кьёка хмыкает — не без причуд. Верно, что Момо вежлива до формализма при обращении к другим, но она также и довольно бесцеремонна в объяснениях своего видения сути вещей. Особенно если Момо расслаблена и чувствует себя в безопасности.
Кьёка слегка напрягается, мочки ушей начинают гореть. Она любит прямоту и открытость, очень любит, но сказать Момо в лицо о том, как та прекрасна, — не в последнюю очередь благодаря своей парадоксальной непосредственности — пока не решается.
Они садятся на пол (кроватная топь отпускает Кьёку с неохотой) и приступают к трапезе. Не так уж много времени прошло с тех пор, как они начали встречаться, но Момо помнит, какую еду Кьёка любит, и это греет. Они болтают о всякой фигне — Кьёка с большим энтузиазмом рассказывает про преимущества бас-гитары, купленной ей на распродаже при ликвидации музыкального магазина два месяца назад; Момо, очевидно, не очень заинтересована в теме, но она слушает и даже задаёт вопросы.
Кьёка ценит такую чуткость, очень ценит. Прямота — замечательное качество, но чуткость, чуткость это просто великолепно. Кьёка не слишком тактична, но она в состоянии оценить жест доброй воли другого человека.
— Спасибо за еду, — говорит Момо. — Было очень вкусно!
— Тебе спасибо, — бормочет Кьёка. — Твоя еда.
— Ты купила пирожные на свои деньги, — замечает Момо. — И даже несла пакет.
Кьёка никак не может придумать адекватного ответа, да и времени подумать над ним Момо ей не даёт. Она встаёт на ноги и спокойно, не меняясь в лице, начинает расстёгивать пуговицы школьной блузки.
Кьёка ахает и закрывает глаза руками.
— Момо, Момо, Момо, стой! — взволнованно тараторит Кьёка. — Пожалуйста, предупреждай меня, прежде чем делать такое!
— Зачем? — спрашивает Момо ровным тоном. — Мы встречаемся, мы обладаем схожим набором вторичных половых признаков; ради всего святого, Кьёка, ты уже видела мою грудь. Почему я должна переживать о том, что ты увидишь моё нижнее бельё?
Сердце Кьёки бьётся так быстро и так сильно, так громко, что вздумай она прямо сейчас воспользоваться своим квирком, мало бы людям в соседних домах не показалось — да что там, весь район разнесло бы напрочь.
Она хранит напряжённое молчание, а лицо, к счастью, сокрытое ладонями, наверняка непотребно покраснело. Кьёка чуть-чуть раздвигает пальцы в сторону — розовая плоть, розовая плоть — она паникует — и снова смыкает их, крепко прижимая руки к лицу. Даже зажмуривается для верности.
Проходит несчитанное количество вдохов и выдохов, прежде чем волнительный шорох снимаемой юбки и стук открываемых-закрываемых дверц шкафа стихает.
— Твоя непорочность в безопасности, — говорит Момо. — Теперь выгляжу приличнее, чем ты, это должно отвечать твоим стандартам.
Сглотнув, Кёко открывает глаза. Момо действительно одета, укутана в ткань по самую шею. Длинные домашние штаны, кофта с длинным рукавом, носки! По нынешней-то жаре!
— Ты немного переборщила, — дипломатично заявляет Кьёка. — Если всё это во имя моей непорочности, то, м-м-м, твои голые пяточки моё девичье сердце как-нибудь переживёт.
— Глупышка, — смеётся Момо. — Это моего комфорта ради, не твоего.
Она подходит совсем близко; её волосы в кое-то веки не собраны в хвост. Роскошная копна густых, иссиня-чёрных волос спадает вниз, обрамляя лицо, а их кончики щекотно касаются лица Кьёки. Момо нависает, — как бы Кьёка хотела быть такой высокой, статной, немного угрожающей даже в домашних клетчатых штанах! — а потом, ничтоже сумняшеся, подхватывает Кьёку за подмышки и приподнимает.
Кьёка, конечно, помогает ей, отталкиваясь ногами от пола, — реши она сопротивляться, никто не смог бы ворочать её с такой лёгкостью — но, чёрт возьми, Момо сильная.
Они падают на кровать, это происходит будто бы не специально, само собой, но Кьёка знает, что это тоже часть плана. То, что план никогда не обсуждался вслух, не значит, что его не существует. То, что какие-то вещи неизбежны, не всегда следствие прямой дискуссии. Кое-какие события просто случаются.
Красная от стыда шея Кьёки, например. Чуть снисходительная, но очень тёплая улыбка Момо. Жадное ложе и жадные поцелуи. Кьёка закрывает глаза и расслабляется. Вопреки распространённому мнению, она не всегда напряжена, как струна. Только с теми, кому она не доверяет настолько, чтобы показывать свои уязвимые, нежные стороны. Неожиданная мысль посещает её.
— Момо, — говорит она, прерывая поцелуй. — Когда я впервые увидела твой рабочий костюм, я подумала, что у тебя нет стыда. Но дело же совсем не в этом, верно?
— К чему ты клонишь. — Момо дышит тяжело, но говорит ровно.
Она неотразима.
— Большинство людей носят одежду как доспех. С её помощью они выражаются, строят психологический барьер, заявляют о своей идентичности. Защищаются от мира. Но это не твой случай, верно? Наиболее защищена ты в тот момент, когда обнажена.
Момо хмыкает.
— Возможно, — говорит она. — Я никогда об этом не думала. Почему ты спрашиваешь?
— Я. — отвечает Кьёка и снова сглатывает. — Я заметила, что при мне ты застёгиваешься до последней пуговицы. Никакой лишней… кожи. Это признак доверия, не так ли?
В её голосе столько надежды, слышимой даже ей самой, что Кьёке становится тошно, и дальнейшие слова застревают в горле. Она опускает глаза.
Ладони Момо немедленно ложатся ей на щёки, чуть-чуть сдавливают их.
— Ты очень милая, Кьёка, — говорит она. — Ты милая, ты прелестная, ты вызываешь у меня совершенно бесстыжее желание заботиться о тебе и пичкать тебя сладостями до тех пор, пока ты не превратишься в очень рассерженный шар. И да, конечно, я доверяю тебе. Ты мой идеологический союзник, ты моя лучшая подруга, и ты самый близкий мне человек на всём белом свете.
Кьёка протяжно стонет и прячет лицо у Момо на груди.
— Ты мне очень, очень, очень нравишься, Яойорозу Момо, — приглушённо говорит она. — Даже твой бесстыжий костюм не помеха моим чувствам.
Момо щипает её за бок и довольно жмурится, когда слышит возмущённое восклицание — но Кьёку не остановить.
— Серьёзно, когда я увидела тебя в геройском костюме, я подумала, что твой пояс на самом деле — банный таз с высверленными отверстиями для ног. И купальник! Купальник, Момо. Ты выглядела человеком, чей квирк заключается в способности исключительно хорошо мылить чужие спинки.
Момо щипает её ещё раз, и ещё раз. Кьёка смеётся. Она наматывает прядку волос Момо себе на палец, а та в ответ трогает её за мочку уха, прикасается пальцем к ушному разъёму.
— Горячий! — смеётся Момо.
По всему телу Кьёки проходит волна дрожи. Момо задумчиво делает так снова. Кьёка стонет — больше похоже на скулёж — и осторожно отодвигает руку Момо в сторону.
— Хорошо, поняла, — говорит Момо. — Но не думай, что я забуду. Мы ещё исследуем... этот феномен. Как-нибудь. В более подходящих условиях.
Кьёка физически не может краснеть больше. Момо и то, что она делает, находятся где-то за пределами добра и зла, допустимого и недопустимого поведения. Она желанна для Кьёки в любой своей ипостаси, даже в тех, где Момо заставляет её корчиться от смущения.
Возможно, особенно в этих ипостасях.
— У тебя всё-таки нет стыда, — бормочет она. — Это константа, ни хера не зависящая от того, сколько шмотья ты на себя натянула.
— Ав, ты всегда начинаешь грубить, когда твоё смущение переходит границу выносимого, — говорит Момо. — Дай-ка я лучше займу твой рот.
Они целуются, снова и снова. Уши Кьёки горят и, возможно, готовы спонтанно воспламениться. Но ей хорошо, очень хорошо.
Момо внимательная. Момо заботливая. Момо спит на кровати, которая так и кричит “принцесса”. Момо вся из любви и для любви, кто бы что ни думал по этому поводу, как бы это ни шло вразрез с её серьёзным, внушительным образом.
По крайней мере, Кьёка чувствует это именно так, а мнение других людей по этому вопросу никого и вовсе не волнует.
Остаток вечера проходит без изменений — они лежат поодаль и периодически прерывают затяжные сеансы ласк ради того, чтобы поболтать.
Когда Кьёка уходит (сильно за полночь, приходится вызвать такси, Момо настойчиво вызывается оплатить стоимость поездки, но Кьёка стоически отказывается, несмотря на сокрушающий удар по собственным карманным расходам), они долго мнутся у порога.
— Мои родители уедут на все выходные, — говорит Кьёка одними губами. — Не хотела бы ты?..
Усилие, которое она предпринимает над собой, совершенно точно стоит улыбки, которая расцветает на лице Момо.
Автомобиль подъезжает, Кьёка смущённо целует её в щёку на прощание.
— Хорошие вы подруги, а? — дружелюбно спрашивает шофёр.
— Она демоница, — сумрачно отвечает Кьёка. — Она мучает меня своими играми, а ещё она угрожала откормить меня до полной шарообразности.
Брови шофёра удивлённо приподнимаются.
— Но я рада, что мы встречаемся. Я люблю её, в конце концов, — добавляет она.
Остаток дороги они проводят в тишине.
URL записи
для БНХА-недельки 24.06.2016 в 00:21
Пишет little shit:Tip, Ring, Sleeve
Фичок, Boku no Hero Academia, Джиро Кьёка/Яойорозу Момо, PG.
Кьёка осторожно садится на кровать и сразу же проваливается в мягкое, топкое пространство
Кьёка осторожно садится на кровать и сразу же проваливается в мягкое, топкое пространство, состоящие, по ощущением, из гибрида зыбучих песков и птичьего пуха. Она сопротивляется несколько секунд, — принципиально — а потом сдаётся. Ей очень нравится комната Момо, даже этот... кошмар ортопеда.
Она не впервые здесь; желание сесть в сэйдза и немигающим взглядом сверлить противоположную стену несколько потерялось за привычностью состояния. Оно лишь немного ворочается на задворках сознания, выражаясь напрямую, разве что, в излишне напряжённых икроножных мышцах.
Усилием воли Кьёка расслабляется.
— Спасибо за ожидание, — говорит Момо, пинком распахивая дверь.
В руках у неё поднос с чашками и большим блюдом, на котором сыр и сладкое — в основном, сладкое.
Не так уж много времени прошло с тех пор, как Момо и Кьёка решили встречаться: нет-нет, да проскакивает в обращении формальный суффикс, а некоторые темы всё ещё кажутся запретными и слишком личными. Кьёку это раздражает — она всегда за прямоту, всюду, где это сколько либо уместно. Момо несколько иначе смотрит на вещи, но она тоже — Кьёка хмыкает — не без причуд. Верно, что Момо вежлива до формализма при обращении к другим, но она также и довольно бесцеремонна в объяснениях своего видения сути вещей. Особенно если Момо расслаблена и чувствует себя в безопасности.
Кьёка слегка напрягается, мочки ушей начинают гореть. Она любит прямоту и открытость, очень любит, но сказать Момо в лицо о том, как та прекрасна, — не в последнюю очередь благодаря своей парадоксальной непосредственности — пока не решается.
Они садятся на пол (кроватная топь отпускает Кьёку с неохотой) и приступают к трапезе. Не так уж много времени прошло с тех пор, как они начали встречаться, но Момо помнит, какую еду Кьёка любит, и это греет. Они болтают о всякой фигне — Кьёка с большим энтузиазмом рассказывает про преимущества бас-гитары, купленной ей на распродаже при ликвидации музыкального магазина два месяца назад; Момо, очевидно, не очень заинтересована в теме, но она слушает и даже задаёт вопросы.
Кьёка ценит такую чуткость, очень ценит. Прямота — замечательное качество, но чуткость, чуткость это просто великолепно. Кьёка не слишком тактична, но она в состоянии оценить жест доброй воли другого человека.
— Спасибо за еду, — говорит Момо. — Было очень вкусно!
— Тебе спасибо, — бормочет Кьёка. — Твоя еда.
— Ты купила пирожные на свои деньги, — замечает Момо. — И даже несла пакет.
Кьёка никак не может придумать адекватного ответа, да и времени подумать над ним Момо ей не даёт. Она встаёт на ноги и спокойно, не меняясь в лице, начинает расстёгивать пуговицы школьной блузки.
Кьёка ахает и закрывает глаза руками.
— Момо, Момо, Момо, стой! — взволнованно тараторит Кьёка. — Пожалуйста, предупреждай меня, прежде чем делать такое!
— Зачем? — спрашивает Момо ровным тоном. — Мы встречаемся, мы обладаем схожим набором вторичных половых признаков; ради всего святого, Кьёка, ты уже видела мою грудь. Почему я должна переживать о том, что ты увидишь моё нижнее бельё?
Сердце Кьёки бьётся так быстро и так сильно, так громко, что вздумай она прямо сейчас воспользоваться своим квирком, мало бы людям в соседних домах не показалось — да что там, весь район разнесло бы напрочь.
Она хранит напряжённое молчание, а лицо, к счастью, сокрытое ладонями, наверняка непотребно покраснело. Кьёка чуть-чуть раздвигает пальцы в сторону — розовая плоть, розовая плоть — она паникует — и снова смыкает их, крепко прижимая руки к лицу. Даже зажмуривается для верности.
Проходит несчитанное количество вдохов и выдохов, прежде чем волнительный шорох снимаемой юбки и стук открываемых-закрываемых дверц шкафа стихает.
— Твоя непорочность в безопасности, — говорит Момо. — Теперь выгляжу приличнее, чем ты, это должно отвечать твоим стандартам.
Сглотнув, Кёко открывает глаза. Момо действительно одета, укутана в ткань по самую шею. Длинные домашние штаны, кофта с длинным рукавом, носки! По нынешней-то жаре!
— Ты немного переборщила, — дипломатично заявляет Кьёка. — Если всё это во имя моей непорочности, то, м-м-м, твои голые пяточки моё девичье сердце как-нибудь переживёт.
— Глупышка, — смеётся Момо. — Это моего комфорта ради, не твоего.
Она подходит совсем близко; её волосы в кое-то веки не собраны в хвост. Роскошная копна густых, иссиня-чёрных волос спадает вниз, обрамляя лицо, а их кончики щекотно касаются лица Кьёки. Момо нависает, — как бы Кьёка хотела быть такой высокой, статной, немного угрожающей даже в домашних клетчатых штанах! — а потом, ничтоже сумняшеся, подхватывает Кьёку за подмышки и приподнимает.
Кьёка, конечно, помогает ей, отталкиваясь ногами от пола, — реши она сопротивляться, никто не смог бы ворочать её с такой лёгкостью — но, чёрт возьми, Момо сильная.
Они падают на кровать, это происходит будто бы не специально, само собой, но Кьёка знает, что это тоже часть плана. То, что план никогда не обсуждался вслух, не значит, что его не существует. То, что какие-то вещи неизбежны, не всегда следствие прямой дискуссии. Кое-какие события просто случаются.
Красная от стыда шея Кьёки, например. Чуть снисходительная, но очень тёплая улыбка Момо. Жадное ложе и жадные поцелуи. Кьёка закрывает глаза и расслабляется. Вопреки распространённому мнению, она не всегда напряжена, как струна. Только с теми, кому она не доверяет настолько, чтобы показывать свои уязвимые, нежные стороны. Неожиданная мысль посещает её.
— Момо, — говорит она, прерывая поцелуй. — Когда я впервые увидела твой рабочий костюм, я подумала, что у тебя нет стыда. Но дело же совсем не в этом, верно?
— К чему ты клонишь. — Момо дышит тяжело, но говорит ровно.
Она неотразима.
— Большинство людей носят одежду как доспех. С её помощью они выражаются, строят психологический барьер, заявляют о своей идентичности. Защищаются от мира. Но это не твой случай, верно? Наиболее защищена ты в тот момент, когда обнажена.
Момо хмыкает.
— Возможно, — говорит она. — Я никогда об этом не думала. Почему ты спрашиваешь?
— Я. — отвечает Кьёка и снова сглатывает. — Я заметила, что при мне ты застёгиваешься до последней пуговицы. Никакой лишней… кожи. Это признак доверия, не так ли?
В её голосе столько надежды, слышимой даже ей самой, что Кьёке становится тошно, и дальнейшие слова застревают в горле. Она опускает глаза.
Ладони Момо немедленно ложатся ей на щёки, чуть-чуть сдавливают их.
— Ты очень милая, Кьёка, — говорит она. — Ты милая, ты прелестная, ты вызываешь у меня совершенно бесстыжее желание заботиться о тебе и пичкать тебя сладостями до тех пор, пока ты не превратишься в очень рассерженный шар. И да, конечно, я доверяю тебе. Ты мой идеологический союзник, ты моя лучшая подруга, и ты самый близкий мне человек на всём белом свете.
Кьёка протяжно стонет и прячет лицо у Момо на груди.
— Ты мне очень, очень, очень нравишься, Яойорозу Момо, — приглушённо говорит она. — Даже твой бесстыжий костюм не помеха моим чувствам.
Момо щипает её за бок и довольно жмурится, когда слышит возмущённое восклицание — но Кьёку не остановить.
— Серьёзно, когда я увидела тебя в геройском костюме, я подумала, что твой пояс на самом деле — банный таз с высверленными отверстиями для ног. И купальник! Купальник, Момо. Ты выглядела человеком, чей квирк заключается в способности исключительно хорошо мылить чужие спинки.
Момо щипает её ещё раз, и ещё раз. Кьёка смеётся. Она наматывает прядку волос Момо себе на палец, а та в ответ трогает её за мочку уха, прикасается пальцем к ушному разъёму.
— Горячий! — смеётся Момо.
По всему телу Кьёки проходит волна дрожи. Момо задумчиво делает так снова. Кьёка стонет — больше похоже на скулёж — и осторожно отодвигает руку Момо в сторону.
— Хорошо, поняла, — говорит Момо. — Но не думай, что я забуду. Мы ещё исследуем... этот феномен. Как-нибудь. В более подходящих условиях.
Кьёка физически не может краснеть больше. Момо и то, что она делает, находятся где-то за пределами добра и зла, допустимого и недопустимого поведения. Она желанна для Кьёки в любой своей ипостаси, даже в тех, где Момо заставляет её корчиться от смущения.
Возможно, особенно в этих ипостасях.
— У тебя всё-таки нет стыда, — бормочет она. — Это константа, ни хера не зависящая от того, сколько шмотья ты на себя натянула.
— Ав, ты всегда начинаешь грубить, когда твоё смущение переходит границу выносимого, — говорит Момо. — Дай-ка я лучше займу твой рот.
Они целуются, снова и снова. Уши Кьёки горят и, возможно, готовы спонтанно воспламениться. Но ей хорошо, очень хорошо.
Момо внимательная. Момо заботливая. Момо спит на кровати, которая так и кричит “принцесса”. Момо вся из любви и для любви, кто бы что ни думал по этому поводу, как бы это ни шло вразрез с её серьёзным, внушительным образом.
По крайней мере, Кьёка чувствует это именно так, а мнение других людей по этому вопросу никого и вовсе не волнует.
Остаток вечера проходит без изменений — они лежат поодаль и периодически прерывают затяжные сеансы ласк ради того, чтобы поболтать.
Когда Кьёка уходит (сильно за полночь, приходится вызвать такси, Момо настойчиво вызывается оплатить стоимость поездки, но Кьёка стоически отказывается, несмотря на сокрушающий удар по собственным карманным расходам), они долго мнутся у порога.
— Мои родители уедут на все выходные, — говорит Кьёка одними губами. — Не хотела бы ты?..
Усилие, которое она предпринимает над собой, совершенно точно стоит улыбки, которая расцветает на лице Момо.
Автомобиль подъезжает, Кьёка смущённо целует её в щёку на прощание.
— Хорошие вы подруги, а? — дружелюбно спрашивает шофёр.
— Она демоница, — сумрачно отвечает Кьёка. — Она мучает меня своими играми, а ещё она угрожала откормить меня до полной шарообразности.
Брови шофёра удивлённо приподнимаются.
— Но я рада, что мы встречаемся. Я люблю её, в конце концов, — добавляет она.
Остаток дороги они проводят в тишине.
URL записи
